Неточные совпадения
Наш хозяин был
мужчина среднего роста, 45 лет. Карие глаза его глядели умно. Он носил большую бороду и на голове длинные волосы, обрезанные в кружок.
Одежда его состояла из широкой ситцевой рубахи, слабо подпоясанной тесемчатым пояском, плисовых штанов и сапог с низкими каблуками.
Мужчины были одеты по-китайски. Они носили куртку, сшитую из синей дабы, и такие же штаны. Костюм женщин более сохранил свой национальный характер.
Одежда их пестрела вышивками по борту и по краям подола была обвешана побрякушками. Выбежавшие из фанз грязные ребятишки испуганно смотрели на нас. Трудно сказать, какого цвета была у них кожа: на ней были и загар, и грязь, и копоть. Гольды эти еще знали свой язык, но предпочитали объясняться по-китайски. Дети же ни 1 слова не понимали по-гольдски.
Силы наши восстанавливались очень медленно. Обе старушки все время ходили за нами, как за малыми детьми, и терпеливо переносили наши капризы. Так только мать может ходить за больным ребенком. Женщины починили всю нашу
одежду и дали новые унты,
мужчины починили нарты и выгнули новые лыжи.
Молодые и не совсем молодые женщины, в
одеждах, обнажавших и шеи, и руки, и почти груди, кружились в объятиях
мужчин в ярких мундирах.
Одежда на ней висела мятыми складками, словно сейчас только вынутая из туго завязанного узла, где долго лежала скомканная. Жила Грушина пенсиею, мелким комиссионерством и отдачею денег под залог недвижимостей. Разговоры вела попреимуществу нескромные и привязывалась к
мужчинам, желая найти жениха. В ее доме постоянно занимал комнату кто-нибудь из холостых чиновников.
В нем сидели пять
мужчин, все некостюмированные, в вечерней черной
одежде и цилиндрах, и две дамы — одна некрасивая, с поблекшим жестким лицом, другая молодая, бледная и высокомерная.
Любовь и
мужчина составляют главную суть ее жизни, и, быть может, в этом отношении работает в ней философия бессознательного; изволь-ка убедить ее, что любовь есть только простая потребность, как пища и
одежда, что мир вовсе не погибает от того, что мужья и жены плохи, что можно быть развратником, обольстителем и в то же время гениальным и благородным человеком, и с другой стороны — можно отказываться от наслаждений любви и в то же время быть глупым, злым животным.
Идёт встречу
мужчина, подобный медведю, чумазый весь с ног до головы; блестит на солнце жирной грязью своей
одежды; спрашиваю я, не знает ли он слесаря Петра Ягих.
У
мужчин прически à la jeune France [во вкусе молодой Франции (франц.)], à la russe [по-русски (франц.)], à la moyen âge [по-средневековому (франц.)], à la Titus [как у Тита (франц.)], гладкие подбородки, усы, испаньолки, бакенбарды и даже бороды, кстати было бы тут привести стих Пушкина: «какая смесь
одежд и лиц!» Понятия же этого общества были такая путаница, которую я не берусь объяснить.
Бурмистров был сильно избалован вниманием слобожан, но требовал всё большего и, неудовлетворенный, странно и дико капризничал: разрывал на себе
одежду, ходил по слободе полуголый, валялся в пыли и грязи, бросал в колодцы живых кошек и собак, бил
мужчин, обижал баб, орал похабные песни, зловеще свистел, и его стройное тело сгибалось под невидимою людям тяжестью.
О, славный, бесстрашный джигит Керим! Как бы я хотела быть хоть отчасти на тебя похожей! Почему я не мальчик! Не
мужчина! Если бы я была
мужчина! О! Я сорвала бы с себя эти девичьи
одежды, без сожаления остригла мои черные косы и, надев платье джигита, убежала бы в горы, к Кериму. Я сказала бы ему...
В десять часов колокол прозвонил к завтраку. Наши путешественники не решились идти в столовую в дезабилье и переоделись. И хорошо сделали, так как все
мужчины явились в пиджаках и кургузых вестонах из чеченчи или ананасовых волокон и в крахмальных рубашках. Девицы, по местному этикету, тоже были в европейских платьях и затянуты в корсеты, и только дамы явились в своих легких
одеждах.
В сенях встретила приезжего прислуга, приведенная в тайну сокровенную. С радостью и весельем встречает она барина, преисполненного благодати. С громкими возгласами: «Христос воскресе» — и
мужчины и женщины ловят его руки, целуют полы его
одежды, каждому хочется хоть прикоснуться к великому пророку, неутомимому радельщику, дивному стихослагателю и святому-блаженному. Молча, потупя взоры, идет он дальше и дальше, никому не говоря ни слова.
Через час мы сидели на теплых канах, сбросив с себя обувь и верхнюю
одежду. Женщины угощали нас чаем,
мужчины лепешками с сухой рыбой. Мы решили никуда дальше не итти и отдохнуть в селении Люмоми как следует.
Неподалеку от балкона, под навесом цветущих лип и рябины, сидели на длинной скамейке трое
мужчин; все они разных лет, в различных
одеждах и, казалось, хотя они все изъяснялись по-немецки, — не одного отечества дети.
Оба друга остановились как вкопанные невдалеке от входа в нее. Они оба увидели, что на одной из скамеек, стоявших внутри беседки, сидели близко друг к другу две человеческие фигуры,
мужчина и женщина. Абрисы этих фигур совершенно ясно выделялись при слабом лунном свете, рассмотреть же их лица и подробности
одежды не было возможности. Оба друга заметили только, как потом и передавали друг другу, что эти
одежды состояли из какой-то прозрачной светлой материи.
И та и другая не любили женского общества; обе занимались литературою, покровительствовали ученым, ласкали предпочтительно иностранцев, были щедры без рассудительности и, между нами сказать, не думали о благе своих подданных; обе не только в своих поступках, но и в
одежде вывешивали странности характера своего и, назло природе, старались показывать себя более
мужчинами, нежели женщинами.
И представлялось ей: какая красота настанет в будущем, когда не придется дрожать над каждым лишним расходом. Роскошные заводы-дворцы, залитые электрическим светом, огромные окна, скульптуры в нишах, развесистые пальмы по углам и струи бьющих под потолок фонтанов. Крепкие, красивые
мужчины и женщины в ярких
одеждах, влюбленные в свой труд так, как теперь влюблены только художники.
Когда вода в Ниле стояла низко в ту пору года, когда ей уже было время разлиться, тогда по всей стране египетской от Филэ до Александрии ощущалось повсеместное терзательное беспокойство: все страшились бесхлебья и ходили унылые и раздраженные, многие надевали печальные
одежды с неподрубленными краями, передвигали пояса с чресл высоко на грудь — к месту вздохов, нетерпеливые женщины рвали на себе волосы, а задумчивые
мужчины безмолвно смотрели унылыми глазами с повисшими на ресницах слезами.
— Не хочешь? Не хочешь? — кричала попадья и в яростной жажде материнства рвала на себе
одежды, бесстыдно обнажаясь вся, жгучая и страшная, как вакханка, трогательная и жалкая, как мать, тоскующая о сыне. — Не хочешь? Так вот же перед Богом говорю тебе: на улицу пойду! Голая пойду! К первому
мужчине на шею брошусь. Отдай мне Васю, проклятый!
И она была в одной только смятой рубашке, и среди одетых в шинели людей оба они, полуголый
мужчина и такая же женщина, вызывали стыд, отвращение, брезгливую жалость. Обыскали его
одежду, обшарили кровать, заглянули в углы, в комод и не нашли ничего.